Академик Евгений ВЕЛИХОВ:
«Фукусима - это не Чернобыль»
Весь
мир продолжают будоражить новости из Японии, прежде всего связанные с
ситуацией на атомных электростанциях этой страны. Последствия
катастрофы на одной из них - АЭС «Фукусима-1» - ещё предстоит оценить
мировому сообществу, но уже сейчас ясно, что бесследно они не пройдут.
Пока специалисты лишь строят предположения о дальнейшем развитии
событий, параллельно делая выводы из случившегося.
В
интервью «Красной звезде» и радиостанции «Голос России» ситуацию
прокомментировал один из наиболее авторитетных мировых экспертов в
атомной отрасли - президент Национального исследовательского центра
«Курчатовский институт», академик-секретарь отделения информационных
технологий и вычислительных систем Российской академии наук, секретарь
Общественной палаты России Евгений Велихов.
-
Евгений Павлович, почему ситуация на АЭС стала вмиг такой
неуправляемой, что японские специалисты недоглядели, в чём просчитались?
-
То, что произошло на Фукусиме, оказалось в плохом смысле слова
«потрясающим». Землетрясение силой в 9 баллов плюс 14-метровая волна
цунами... На станцию пришёлся, без преувеличения, страшный удар. Но
саму станцию эти внешние воздействия в общем-то не разрушили. То есть к
японским строителям, к инженерам каких-либо претензий нет.
Но вот дальше в дело вмешались чиновники от атомной отрасли, после чего и начались все неприятности. Японская
сторона своей главной задачей почему-то поставила доказать, что их
происшествие - это не Чернобыль. Это у русских всё было ужасно, а у
нас, в Японии, всё будет управляемо, как на АЭС в «Тримайл-Айленде»
(США). Но американцам в той ситуации с их станцией невероятно повезло:
там корпус реактора не разрушился, хотя топливо и расплавилось. Я
хорошо знаю ту историю, потому что один из моих коллег, с которым мы
вместе занимались вопросами термоядерного синтеза, руководил работами
по очистке этой станции. Американцы несколько лет(!) после аварии свою
АЭС попросту не трогали. Она стояла и охлаждалась. Доступ людей на
объект был запрещён.
 ВИЗИТНАЯ
КАРТОЧКА. Евгений Павлович Велихов родился в 1935 году в Москве.
Окончил МГУ им. М.В. Ломоносова. Доктор физико-математических наук,
академик Российской академии наук.
С 1961 года работает в
Институте атомной энергии имени И.В. Курчатова. С 1992 года и по
настоящее время – президент Национального исследовательского центра
«Курчатовский институт». Автор ряда изобретений и открытий, более 150
научных публикаций. Является почётным членом Шведской королевской
академии инженерных наук, почётным доктором университета Нотр-Дам
(США), Лондонского университета (Великобритания), доктором университета
Тафт (США), почётным гражданином городов Рино (США), Пловдива
(Болгария), лауреатом премии «Наука и мир» Всемирной федерации учёных,
премии Сцилларда, Американского физического общества, председателем
правления Международной программы создания термоядерного
экспериментального реактора (ITER).
Герой Социалистического
Труда, лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР,
Государственной премии Российской Федерации. Награждён тремя орденами
Ленина, орденом Трудового Красного Знамени, орденом Мужества, орденом
«За заслуги перед Отечеством» II и III степени.
Секретарь Общественной палаты Российской Федерации.
Принудительное охлаждение если и велось, то только снаружи: в
отношении остаточного тепла. И только когда станция «остыла», на неё
вошли специалисты, да и то сначала произведя полный анализ ситуации. То
есть была проделана большая и сложная работа. Но самое главное, что
авария в США обошлась без жертв, без последствий для здоровья людей.
– А в чём ошиблись японцы?
– Японцы,
посмотрев на свою ситуацию – корпуса вроде стоят, станция не разрушена,
решили основным методом ликвидации возникшей угрозы сделать охлаждение
водой. В итоге заражённая вода просочилась в почву, в море, унося с
собой радиацию... К тому же во время операции по заливу станции
большая группа работников получила высокую дозу радиации, была
облучена. Я считаю, что была проявлена просто низкая культура в
отношении соблюдения правил безопасности.
– Сразу же после
аварии на АЭС «Фукусима-1» зазвучали мнения об идентичности этого
происшествия с тем, что случилось у нас, на Чернобыльской станции. Вы
были в числе руководителей ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Можно
ли говорить о схожести ЧП в Японии и того, что случилось у нас 25 лет
назад?
– Я сразу же после событий в Японии заявил: авария чернобыльского типа на японских АЭС исключена. Там нет графита, и гореть там нечему. У нас же, на ЧАЭС, горел графит, была циркониевая реакция. Были и взрыв, и пожар...
В
той ситуации 25-летней давности нашей задачей было не допустить
попадания осколков деления, накопленных в этом реакторе, а также самого
топлива в окружающую среду. Нам нужно было уменьшить выбросы. И прежде
всего в атмосферу. Кроме того, необходимо было не допустить попадания
радиоактивных веществ в грунтовые и поверхностные воды – в реки Припять
и Днепр. Конечно, какая-то часть радиации через атмосферу всё же попала
в воду. Но это была небольшая часть. Должен сказать, что всего из
аварийного реактора произошло не более 4 процентов выброса. Считаю, что
ситуацию нам тогда удалось удержать под контролем. К
тому же мы приняли решение – никакой воды. Тушить только песком,
локализовать горение, а в дальнейшем добиться того, чтобы масса,
находившаяся в реакторе, попросту застыла.
– Скажите,
если сегодня, оглядываясь назад, вновь оценить чернобыльские события, –
почему масштабы, последствия аварии оказались настолько серьёзными?
–
О причинах тех событий спорили много. Было немало разных мнений,
попыток обвинить в случившемся ту или иную сторону. Скажу, что эти
вопросы будут обсуждаться ещё не раз. Да и вообще рассказывать об этом
можно долго.
На мой взгляд, вина здесь оказалась не столько
конструкторов и создателей станции, сколько эксплуатантов. Если кто не
помнит, вопросы эксплуатации АЭС в стране тогда перешли из ведения
Министерства среднего машиностроения, которое профессионально
эксплуатировало атомные установки, в подчинение Министерства
энергетики. И в результате, скажем так, не совсем продуманных шагов
было нарушено огромное количество совершенно чётких, внятных требований
безопасности. Это бывает всегда, когда менеджеры забывают о том, что на первом месте должна стоять безопасность.
Их интересуют другие факторы, прежде всего экономические. Кстати, мы
только что наблюдали что-то подобное на примере аварии нефтяной
скважины в Мексиканском заливе. Здесь было нарушено незыблемое правило
об уровнях защиты. Причём нарушили это правило вполне ответственные
люди: научным руководителем проекта был не кто иной, как замминистра
энергетики США. И уже есть отчёт комиссии, утверждённый Бараком Обамой,
который потребовал пересмотра всей корпоративной политики по
безопасности в нефтегазовой промышленности. Вот и после Чернобыля нам
пришлось пересмотреть принципы работы нашей атомной промышленности. Это
была большая работа. Но она показала самые положительные результаты.
Обратите внимание: после того инцидента никаких крупных аварий в
отечественной атомной промышленности больше не происходило.
– И всё же эхо Чернобыля аукается и сегодня...
 –
Вы знаете, я бы не стал говорить о катастрофе «вселенского» масштаба,
как это преподносилось в то время. Мы ведь, наша страна, попали тогда в
так называемый «политический оборот». С одной стороны, началась
перестройка, развивалась гласность. А с другой – шла борьба с
Горбачёвым. К тому же ещё звучали отголоски «холодной войны». Для
многих на Западе это был лишний повод упрекнуть нашу страну: мол, у
русских всегда всё плохо, у них непригодные технологии и тому подобное.
На
самом деле, должен сказать, что, к примеру, экологические последствия
аварии на Чернобыльской АЭС вполне можно считать ограниченными. Да,
остались ещё места, где запрещена сельскохозяйственная деятельность. Но
это две сотни деревень. Конечно, и это немалое количество, но всё же
это не сотни тысяч квадратных километров заражённых территорий, не
миллионы пострадавших, о которых тогда говорилось.
А вот к
числу куда более серьёзных негативных последствий Чернобыля я бы
причислил наметившуюся после аварии стагнацию атомной промышленности. В
этом плане надо признать, что катастрофа на ЧАЭС во многом оказалась на
руку тем, кто был заинтересован в свёртывании атомных программ. И
развитие отрасли действительно было приостановлено: и научная
составляющая, и практическая деятельность. Во многих странах проекты по
строительству новых станций вовсе прекратились. Да и сейчас, после
Фукусимы, идут разговоры о закрытии этих программ. В частности,
подобные мнения звучат в Европе. Чернобыль оказался для отрасли
огромным минусом. К тому же была сломана система подготовки кадров.
Атомная промышленность стала непрестижной. Это сейчас сильно
сказывается. В том числе и в нашей стране
– Евгений
Павлович, а как вы можете оценить качество информированности о
происшествиях подобного рода – тогда и сейчас, на Фукусиме?
– Я,
может быть, кого-то удивлю, но скажу, что у нас в тот период была
полная открытость. МАГАТЭ получило всю информацию и уже в августе 1986
года смогло подготовить полный доклад о ситуации на Чернобыльской АЭС.
Руководителей этой организации мы до этого специально пригласили на
станцию. Тогда ведь муссировались слухи чуть ли не о десятках тысяч
погибших. Мы получили разрешение привезти в Чернобыль иностранных
специалистов. Был совершён облёт местности на вертолёте. Эксперты
МАГАТЭ привезли с собой новейшие приборы: у нас таких тогда ещё не
было. Была предоставлена возможность провести все необходимые замеры. А теперь смотрите – на Фукусиме ничего подобного не происходит. И эта закрытость ещё больше тревожит мировое сообщество.
Дмитрий СЕМЁНОВ, «Красная звезда».
Материал подготовлен при содействии пресс-службы Общественной палаты РФ.
|
